Вряд ли найдется в интеллектуальном багаже российского общества другое такое величавое и многоликое, а в то же время столь загадочное и неуловимое по смыслу концептуальное образование, как «Русская идея». От этапа его становления в языке русской философии второй половины ХIХ столетия по настоящее время каждый верный почитатель «Русской идеи» считал своим нравственным долгом высказать собственное понимание этого творческого средоточия русской мысли. Однако истинный облик «Русской идеи» при всем многообразии рациональных толкований ее содержания так и не получил категориального закрепления в русском самосознании, остался чудотворной «тайной» для русского исследовательского ума.

В связи с этим некоторые представители современного российского интеллектуального сообщества крайне критически отзываются о действительном содержании «русской идеи», говорят о «незнании» ее подлинной сути, указывая этим на ее «мнимый», «иллюзорный» характер. Эта «русская иллюзия», считают критики «Русской идеи», представляет собой лишь субъективно «наиболее желаемое» в творческих исканиях «русского разума», наиболее актуальный жизненный порыв «русской мысли» в постижении исторической реальности, убеждающий ее последователей в интеллектуальной зрелости «русского народа.

Иногда эта скептическая мысль о «иллюзорном характере» понятийного содержания «Русской идеи» выражается в закамуфлированном виде как признание ее «всечеловеческого характера», мало отличимого от содержимого национальных идей иных «интеллектуально развитых» народов. «Я думаю, — заявляет известный специалист по истории русской философской мысли А.А. Ермичев, — конечно, русская идея является русской в том же смысле, как она является французской, немецкой и любой другой культуры, которая признает общечеловеческие ценности личности, свободы и ответственности». В контексте этих скептических замечаний «Русская идея» предстает не как главное творение русской философской мысли, освещающее концентрированным светом разума жизненный горизонт русского народа на пути в будущее, а как его главная «интеллектуальная загадка», основной проблемный узел русской исторической практики. Другими словами, не русская философская мысль произвела на свет «Русскую идею», а наоборот – это туманное содержание «Русской идеи» пробуждает, концентрирует и определяет творческий импульс русского философского разума.

В наибольшей степени, по моему мнению, приблизился к разгадке главной «интеллектуальной тайны» русского народа Н.А. Бердяев, подчеркнувший, что характерной особенностью русского самосознания является нравственная парадоксальность, идейный «антиномизм», концептуальная «разноречивость» жизненных устремлений. «Для нас самих, — признавался мыслитель в 1915 году, — Россия остается неразгаданной тайной. Россия — противоречива, антиномична. Душа России не покрывается никакими доктринами». Эта концептуальная противоречивость русского самосознания достаточно рельефно запечатлена исторической практикой русского народа, совершено лишенной непрерывной линии поступательного развития, когда всякая последующая жизненная эпоха радикально отвергает достижения предыдущей. Так, первоначально племена восточных славян руководствовались в своей исторической деятельности наставлениями тысячелетнего опыта языческой религии с ее обожествлением внешних проявлений природных стихий. Однако в период государственного объединения восточных славян под главенством представителей династии Рюриковичей Великий Киевский князь Владимир принял в 988 году для русского государства христианскую веру в качестве официальной религии с ее обожествлением внутренней духовной сути человека и самоотверженностью в качестве главного его нравственного достоинства. Этим актом Князь Владимир духовно скрепил Древнюю Русь и спас ее от распада на самостоятельные княжества, но уничтожил при этом духовное наследие времен язычества.

Начало новой глобальной духовной ломки русской истории было положено свержением в феврале 1917 года монархии и утверждением в сражениях гражданской войны советской власти, отвергшей всякую религию, как иллюзорную форму общественного сознания, и провозгласившей науку своей идейной опорой. Однако в 1991 году в результате предательства в высших эшелонах советской власти союзное государство было разрушено, на центральных останках которого возникла в 1993 году нынешняя олигархическая РФ, отказавшаяся от какого-либо идейного руководства общественной практикой и полностью положившаяся в развитии страны на стихию свободного рынка. Эта «рыночная свобода» получила в начале нового века свое наиболее адекватное воплощение в раскрепощенной стихии «информационных потоков». Таким образом, сегодняшняя «информационная» действительность русской жизни очень напоминает по душевному складу социальной реальности характер своего древнего начала с его обожествлением стихийных сил природы, доведенных ныне до их внутреннего, социального максимума, связанного с культом «свободы воли» людей и нарастающим информационным хаосом. На этом крайне противоречивом историческом фоне российской действительности вполне убедительными звучат слова В.С. Соловьева о надисторических корнях «национальной идеи»: «Идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности».

Поэтому я не могу согласиться с конечным «заключением» нашего беглого анализа русской истории, что максимальное раскрепощение «свободы воли» людей и является истинным смыслом Русской идеи, так как «свобода воли», согласно христианскому преданию, была изначально присуща человеческому роду, став, по Библии, источником Вселенского Греха человечества. Но каков в таком случае «позитивный облик» Русской идеи, когда она, казалось бы, не вмещается ни в какие позитивные параметры? Неуловимую суть «Русской идеи» для определений русской философской мыслью я бы охарактеризовал как болезненное ощущение русской натурой «неполноты бытия», которую она пытается преодолеть силами собственного разума на основе благодатной веры в совершенство Божьего Творения. Позитивным выражение чувства предельной полноты бытия служит образ мировой «целостности»: «Русская идея» в данной проекции есть идеология «целостности предметного бытия» как земного приближения к постижению «Совершенства» Божьего Замысла.

Эта мысль о «предметной целостности» как внутреннем основании Русской Идеи достаточно явно просматривается в статье 1948 года И.В. Ильина «О Русской идее», в которой он подчеркивает «принципиальную установку» русской научно-исследовательской мысли. Стремясь к определению желанного творческого настроя русской науки, автор заявляет: «Отнюдь не впадая в комическую претенциозность или в дилетантскую развязность самоучек, русский ученый должен встать на свои ноги. Его наука должна стать наукой творческого созерцания — не в отмену логики, а в наполнение ее живою предметностью; не в попрание факта и закона, а в узрение целостного предмета, скрытого за ними». Отвергая рассудочный характер «западной учености» в качестве образца для исследовательского поиска, русский мыслитель указывает на «предметную целостность» в качестве главного познавательного ориентира для русского научного разума. «Русский ученый призван насыщать свое наблюдение и свою мысль живым созерцанием, — и в естествознании, и в высшей математике, и в истории, и в юриспруденции, и в экономике, и в филологии, и в медицине. Рассудочная наука, не ведущая ничего, кроме чувственного наблюдения, эксперимента и анализа, есть наука духовно-слепая: она не видит предмета, а наблюдает одни оболочки его; прикосновение ее убивает живое содержание предмета; она застревает в частях и кусочках и бессильна подняться к созерцанию целого».

Настроенность Русской идеи на выражение «предметной целостности» объясняет наличие значительного числа российских интеллектуалов, ставящих под сомнение продуктивность данного концепта: не все из этих «интеллектуальных работников» способны к творческому, рационально-художественному восприятию мира. «Русский ученый, — убеждает И.А. Ильин, — по всему складу своему призван быть не ремесленником и не бухгалтером явления, а художником в исследовании; ответственным импровизатором, свободным пионером познания». Предметную целостность можно разумно определить в ее генеральной сути как внутреннее единство многообразного бытия, способное к саморазвитию собственных частей. «Русский же ученый, — продолжает мыслитель характеризовать стратегию русского разума, — призван созерцать жизнь природного организма; видеть математический предмет; зреть в каждой детали русской истории дух и судьбу своего народа; растить и укреплять свою правовую интуицию; видеть целостный экономический организм своей страны; созерцать целостную жизнь изучаемого им языка; врачебным зрением постигать страдание своего пациента». Для меня таким «страдающим пациентом» выступает ныне «разорванная духовная самость» русского народа. Концептуальным преддверием избавления русского народа от этого болезненного состояния должна стать глобальная Русская научно-философская революция.

Признавая «предметную целостность» логической основой Русской идеи, мы должны найти в наличной действительности реальное образование, демонстрирующее главное качество «целостного предмета», обладающего способностью саморазвития, конструктивным сочетанием частей и органичной сопряженностью духовных и материальных сил в едином теле. Таким идеальным выразителем «предметной целостности» как практическим основанием Русской идеи служит «родное Слово», элементарная частица Речи как главного средства информационного общения людей. Именно Слово, Речь, Язык как полнота речевого общения выступают фундаментом разумной жизни русского народа и всего человечества. «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все чрез Него нáчало быть, и без Него ничто не нáчало быть, что намчало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его».

Руководствуясь этим неугасимым светом вербального бытия, русская философия должна опираться в своих исканиях истины на методологию «онтологического символизма», когда целостная организация языка служит направляющим исследовательским вектором постижения тайн мироздания. «И возрождение Русского Мира в грядущей истории человечества зависит прежде всего от благодатной мощи Русского Слова. Но чтобы его животворная сила защитила русский мир от погибели, надо самому народу прийти к этому духовному источнику своего существования, испить «целебной влаги» его чистых родников, признать в Русском Слове сокровенную суть Русской Жизни, утвердить Слово истинным основанием Бытия» (Гореликов Л.А., Лисицына Т.А. Русский путь. Опыт этнолингвистической философии. Ч. 1-3. Великий Новгород, 1999. 384 с. - Ч. 1. Символика смысла в структурах бытия. 100 с. – С. 11). И реальное совершенство Русского Слова определит жизненную целостность и творческую мощь грядущей России.