Дискуссии - Наука

М.В. Медоваров

Аннотация.

Статья посвящена постановке вопроса о формировании феодального и/или христианского социализма в первой половине и середине XIX века в Великобритании в общеевропейском контексте.

Рассматривается учение К. Маркса и Ф. Энгельса о феодальном социализме и его непроясненность в советской историографии. Поставлен вопрос о том, к кому из мыслителей до 1848 года могли относиться характеристики феодального социализма из «Манифеста коммунистической партии». В статье уделено внимание становлению социально-экономических и политических взглядов У. Коббета и представителей «Озерной школы»: У. Вордсворта, С.Т. Кольриджа, Р. Саути. Даны оценки сочетанию их патриархального помещичьего консерватизма с крестьянским радикализмом и защитой прав рабочих, а также их рецепции в России. Социально-экономическое учение Т. Карлейля и вопрос о соотношении его ранних и поздних произведений решается в широком историографическом контексте. Творчество Карлейля рассматривается как поворотный момент в истории британского феодального социализма, а деятельность «кембриджских апостолов» 1848–1854 годов (Ф.Д. Мориса, Ч. Кингсли, Дж.М. Людлоу) интерпретируется как переход христианского социализма в стадию организационного оформления с серьезными практическими результатами.

Ключевые слова: феодальный социализм, христианский социализм, марксизм, лейкисты, Озерная школа, Уильям Вордсворт, Томас Карлейль, Чарльз Кингсли, кембриджские апостолы

 

Одной из недостаточно изученных страниц европейской и русской общественной мысли XIX–XX веков является формирование «социализма справа», «феодального социализма», «монархо-социализма», «христианского социализма» (в разных версиях эти термины частично перекрывают друг друга). Применительно к концу XIX века в этой связи в Германии обычно вспоминают Христианско-социальную партию пастора Адольфа Штёкера (основана в 1878 г.), которой в юности увлекался будущий кайзер Вильгельм II, и еще более ранние проекты прусского монархического социализма 1840-х годов молодого Рихарда Вагнера и Беттины Брентано, а во Франции — католические профсоюзы и «социальный католицизм» графа Альбера де Мэна (1877). Именно в этом контексте подчас рассматривают социально-экономические проекты русских консерваторов: К.Н. Леонтьева, Л.А. Тихомирова, В.П. Мещерского, С.Ф. Шарапова, К.Н. Пасхалова, вплоть до эпохи зубатовских профсоюзов и дубровинского Союза русского народа. Социальная сущность таких воззрений заключается в антикапиталистическом настрое старого дворянства и самодержавной монархии, которые в своей борьбе с либеральной буржуазией и интеллигенцией пытались (не очень успешно) найти опору в широких слоях крестьян и рабочих.

Казалось бы, данное идейное течение было не самым заметным и магистральным. Но тогда почему молодые К. Маркс и Ф. Энгельс в «Манифесте коммунистической партии» 1848 года поставили «феодальный социализм» первым в ряду своих противников и угроз для собственного левого движения? Логика марксизма заключалась в том, что после неизбежной победы буржуазии и капитализма они, в свою очередь, будут сменены пролетариатом как единственным революционным классом, в то время как остальные социальные группы, остатки прежних сословий обречены на вымирание, а их «социалистическая» борьба с буржуазным строем якобы бесперспективна. В «Манифесте…» подчеркивалось: «Средние сословия: мелкий промышленник, мелкий торговец, ремесленник и крестьянин — все они борются с буржуазией для того, чтобы спасти свое существование от гибели, как средних сословий. Они, следовательно, не революционны, а консервативны. Даже более, они реакционны: они стремятся повернуть назад колесо истории. Если они революционны, то постольку, поскольку им предстоит переход в ряды пролетариата, поскольку они защищают не свои настоящие, а свои будущие интересы, поскольку они покидают свою собственную точку зрения для того, чтобы встать на точку зрения пролетариата» [1, с. 434].

В разделе о феодальном социализме Маркс и Энгельс указывали: «Французская и английская аристократия по своему историческому положению была призвана к тому, чтобы писать памфлеты против современного буржуазного общества. <...> Чтобы возбудить сочувствие, аристократия должна была сделать вид, что она уже не заботится о своих собственных интересах и составляет свой обвинительный акт против буржуазии только в интересах эксплуатируемого рабочего класса. <…> Так возник феодальный социализм: наполовину похоронная песнь — наполовину пасквиль, наполовину отголосок прошлого — наполовину угроза будущего, подчас поражающий буржуазию в самое сердце своим горьким, остроумным, язвительным приговором, но всегда производящий комическое впечатаешь полной неспособностью понять ход современной истории. Аристократия размахивала нищенской сумой пролетариата как знаменем, чтобы повести за собою народ. Но всякий раз, когда он следовал за нею, он замечал на ее заду старые феодальные гербы и разбегался с громким и непочтительным хохотом» [1, с. 448].

Удивительно, но советские комментаторы Маркса и Энгельса обошли стороной те конкретные факты, которые эти мыслители явно имели в виду. Очевидно, что в тексте подразумевались некие люди и события, происходившие до 1848 года, но какие именно? Вскользь основатели марксизма указали на организацию «Молодая Англия» как противников парламентской реформы 1832 года и на французских легитимистов как примеры критикуемой ими идеологии. Но ни те, ни другие к моменту написания «Манифеста…» не ездили с феодальными гербами по рабочим кварталам: это начнет делать в Лондоне только Джон Рёскин двадцать лет спустя. Правда, Маркс и Энгельс в работах 40-х и 50-х годов XIX века неоднократно ссылались на труды Томаса Карлейля, но напрямую они избегали называть его феодальным социалистом. Неудивительно, что советские историки старались еще больше упростить марксовы оценки, до определенной степени замалчивали феодальных социалистов и, даже говоря о Карлейле, Рёскине или Моррисе, часто уходили от анализа всех аспектов их программы по существу.

Вернемся, однако, к ходу мысли Маркса и Энгельса, согласно которой капиталистический строй сам закономерно вырос из феодального, поэтому дворянская критика капитализма являлась якобы тщетной и бесплодной. При этом мыслители решительно ставили в один ряд с феодальным социализмом социализм христианский, не особенно их различая: «Подобно тому как поп всегда шел рука об руку с феодалом, поповский социализм идет рука об руку с феодальным. Нет ничего легче, как придать христианскому аскетизму социалистический оттенок. Разве христианство не ратовало тоже против частной собственности, против брака, против государства? Разве оно не проповедовало вместо этого благотворительность и нищенство, безбрачие и умерщвление плоти, монастырскую жизнь и церковь? Христианский социализм — это лишь святая вода, которою поп кропит озлобление аристократа» [1, с. 449]. Но и в этом случае никаких конкретных имен и примеров в своем «Манифесте…» Маркс и Энгельс не приводили, оставляя своих читателей догадываться о том, кто же перед 1848 годом называл себя христианскими социалистами (поскольку группы и движения с таким названием появятся только позже).

Несколько иной разновидностью консервативного социализма Маркс и Энгельс считали «мелкобуржуазный социализм», критиковавший капитализм с позиций крестьянства и мелких ремесленников — низших сословий феодального общества. Отцы марксизма отмечали: «Сисмонди стоит во главе этого рода литературы не только во Франции, но и в Англии. <…> По своему положительному содержанию этот социализм стремится или восстановить старые средства производства и обмена, а вместе с ними старые отношения собственности и старое общество, или — вновь насильственно втиснуть современные средства производства и обмена в рамки старых отношений собственности, отношений, которые были уже ими взорваны и необходимо должны были быть взорваны. В обоих случаях он одновременно и реакционен и утопичен. Цеховая организация промышленности и патриархальное сельское хозяйство — вот его последнее слово» [1, с. 450]. Как видно, и в этом случае никто из английских социалистов подобного консервативного оттенка не назван по имени. Прямо упомянут лишь швейцарец Ж.Ш.Л. Симон де Сисмонди, труды которого получат в России конца XIX в. неожиданно широкую популярность среди народников и в 1897 году были жестоко раскритикованы В.И. Лениным в его труде «К характеристике экономического романтизма» [2], в котором повторялись марксистские доводы в пользу прогрессивности капитализма и бесперспективности сопротивления ему со стороны мелкобуржуазных социалистов.

Следует учитывать, что даже в Германии и Франции и тем более в России ход промышленной революции и капиталистического преобразования в обществе сделал актуальными идеи «феодального социализма» лишь во второй половине XIX — первой половине XX века. На Британских островах, где промышленный переворот и обуржуазивание общества происходили существенно раньше (конец XVIII — первая половина XIX века), соответствующие идеологические изменения также произошли раньше и стали образцами для подражания в других странах. Поэтому так важно «расшифровать» намеки Маркса и Энгельса в «Манифесте коммунистической партии», вскрыть за ними реалии английского «феодального социализма» и его модификаций как конкурирующей альтернативы марксизму в борьбе с капиталистическим строем.

В рамках данного очерка мы выделим основные вехи развития «христианского социализма» в Англии и его последующей рецепции в России.

На протяжении XIX века в Великобритании выделяются четыре фазы развития антикапиталистической консервативно-романтической идеологии, искавшей опору как в части старой аристократической элиты, так и в среде трудящего класса. Британская специфика данного процесса определялась полным исчезновением уже к 1830 году крестьян и ремесленников как класса мелких собственников и их заменой на рабочих, батраков, арендаторов, лишенных собственной земли и иных средств производства. Часть дворянской элиты решила прибегнуть к помощи этих обездоленных слоев в своей схватке за власть с промышленной буржуазией. Так родилось то течение, о котором И.В. Костикова писала: «Феодальный социализм явился закономерным теоретическим выражением тех коренных экономических изменений, которыми характеризовалась история английского общества» [3, с. 97].

Если выделять этапы формирования феодального, или (почти всегда это были синонимы) христианского социализма в Великобритании на основании как общественных изменений, так и смены поколений его идейных лидеров, то можно выделить четыре этапа в XIX веке и два этапа в XX веке. Сосредоточим внимание на их характеристике в историографии, чтобы затем подойти к вопросу о том, как эти идеи воспринимались в России (как правило, со значительной отсрочкой во времени).

Первая стадия синтеза радикально-революционных и консервативно-романтических идеологем в новое учение относится к промышленному перевороту первой трети XIX века, к периоду до парламентской реформы 1832 года, сыгравшей в Англии роль, аналогичную буржуазным революциям 1830 года на континенте. Поворотным событием, ускорившим проведением реформы, стало восстание в Бристоле 1831 года, когда революционная толпа сожгла почти целый город. Свидетелем этого события стал 12-летний Чарльз Кингсли, страх которого перед революционным насилием вскоре превратит его в видного идеолога христианского социализма.

Зачатки экономической теории, защищавшей крестьянство от натиска буржуазной индустрии под знаменем консервативных ценностей, можно увидеть у Уильяма Коббета с его доктриной «экономики хижин» и обвинениями в адрес Реформации как первичного импульса к ограблению и эксплуатации народа [4; 5]. В книге «Поездка в деревню» (1830) и еженедельных статьях мыслитель одним из первых выступил в защиту рабочих против плутократии [6, с. 216–217]. Неслучайно материалы Коббета были использованы в «Капитале» Маркса, а в другом месте Маркс и Энгельс называли идеализацию средневековья у Коббета одним из непосредственных источников феодального социализма Карлейля [3, с. 120]. Взгляды Коббета советскими историками сближались с мелкобуржуазным народничеством, хотя признавалось и сочетание радикализма и консерватизма в его взглядах [6, с. 217]. Впрочем, Коббет после 1816 года действительно сдвигался справа налево, что, возможно, делает его не самым типичным представителем данного течения. А.Л. Мортон отмечал, что в рамках торизма начала XIX века уживались реакционеры и радикалы, причем от Коббета не отставал Дж.Р. Стивенс «в своем стремлении к обществу, опирающемуся на алтарь, трон и хижину» [7, с. 172].

Наиболее ярко новая идеология проявилась на позднем этапе творчества трех известных поэтов «Озерной школы», или лейкистов: С.Т. Кольриджа, У. Вордсворта и Р. Саути (хотя сами они наотрез отказывались от этого названия [8, с. 136], оно прижилось в исторической традиции), а также примыкавших к ним на второстепенных ролях Дж. Вильсона (К. Норта) и У.С. Лэндора. Еще в конце XVIII века отрекшиеся от юношеских идеалов французской революции, превратившиеся в защитников консервативной коалиции против Наполеона, они были обласканы королевским двором на постах поэтов-лауреатов, но в то же время никогда не отказывались от острого социального критицизма и подчас резких оппозиционных нападок на буржуазные круги Британии. Ранняя советская историография настаивала на мифе об эволюции от революционности лейкистов к их позднейшей «реакционности». А.А. Елистратова смотрела на лейкистов глазами их врага Байрона и обвиняла Вордсворта и Кольриджа в «идейно-политическом ренегатстве», «политическом отступничестве» и «творческом банкротстве» [Там же, с. 10–13, 204–205, 240], а Саути и вовсе относила к продажным карьеристам. Впрочем, Елистратова отделяла взгляды лейкистов от остальных, не названных ею по имени феодальных социалистов, которые якобы прикрывали «сентиментальными вздохами о добрых старых феодальных нравах весьма трезвое желание укрепить свое положение за счет трудового народа, потеснив промышленную буржуазию» [Там же, с. 148]. В работах Н.Я. Дьяконовой речь шла о более тонком понимании изменения их взглядов.

Остановимся подробнее на социально-экономическом учении лейкистов. В своей многотомной автобиографии Кольридж вспоминал, что его юношеские попытки примкнуть к либералам-вигам провалились, потому что он увидел в них «тупых и самодовольных фабрикантов и лавочников», чуждых интересам рабочих и крестьян. Но, по мнению Елистратовой, «его собственная революционность не имела более глубоких корней, оставаясь беспочвенной и стихийной революционностью мелкобуржуазного интеллигента-мечтателя, легко готового поддаться самообману красивой фразы» [Там же, с. 222]. И если на рубеже XVIII–XIX веков правящие тори установили полицейскую слежку за Кольриджем и Вордсвортом (Саути покинул их компанию еще раньше), то к 1815 году все три мыслителя стали политическими тори, оставаясь радикалами в социально-экономической сфере. Так оформился английский феодальный социализм первого поколения, опиравшийся на христианские идеалы и англиканскую церковь.

Н.Я. Дьяконова отмечает о Кольридже: «Социальную справедливость он отождествлял с “небесной славой”. И после перехода на консервативные позиции продолжал называть правительство виновником народных бедствий и… отстаивал необходимость общественных реформ (например, законодательного ограничения детского труда)» [9, с. 8]. В 1800-е годы Кольридж печатался в правой, торийской прессе, но остро критиковал действия властей, приводившие к распространению революционных настроений и массовой нищеты. Выход он усматривал в социальных реформах на основе христианства, сурово осуждая жажду собственности у лордов и епископов так же, как у низших классов. «Настаивая на демократизации церкви, Кольридж предвосхищает христианских социалистов», — указывает Н.Я. Дьяконова [Там же, с. 11]. Однако следующее, второе поколение христианских феодальных социалистов считало учение лейкистов уже недостаточным. В июне 1824 года Карлейль посетил Кольриджа и был глубоко разочарован этим преждевременно состарившимся под действием опиума мыслителем, произносившим подчас умные, но бессвязные и бессистемные изречения [8, с. 200–202]. Впрочем, произносимые Кольриджем после 1830 года «Застольные беседы» содержат ряд интересных мыслей, сочетающих политический консерватизм с народной, социальной ориентацией. Поэт завещал написать на своей могиле, что он «пламенно любил Церковь так же пламенно ненавидел тех, кто предавал ее, кем бы они ни были» [Там же, с. 213].

У. Вордсворт дольше Кольриджа оставался под влиянием левых, революционных идей, но ближе к 1809 году он превращается в ультраконсервативного мыслителя, осуждавшего не только революцию, но и поведение британских высших классов, закономерно приводящее к ней. Антинаполеоновские памфлеты Вордсворта 1808–1812 годов остро били и по британской правящей элите, готовой на торг с Францией. В этот период «еще не завершился и не был окончательно закреплен его переход на позиции барда торизма, сторонника монархии и государственной церкви» [Там же, с. 173].

Но в 1816 году поэт начинает прославлять победоносную британскую монархию как защитницу демократизма трудового народа, лишь намеками призывая власть к борьбе с голодом в Англии [Там же, с. 178]. «К концу периода наполеоновских войн <…> окончательно завершается превращение Вордсворта из поэта-демократа, потрясенного трагедией простых людей деревенской Англии, в окостеневшего консерватора, певца торийской реакции и религиозного смиренномудрия», — говорит Елистратова [Там же, с. 179]. По ее мнению, «общественно-преобразовательные чаяния Вордсворта не идут теперь дальше надежд на спасительную роль церкви, которая, может быть, станет поборницей христианского просвещения подрастающего поколения рабочих. Эта реакционно-романтическая утопия ничем не отличалась, по сути дела, от тех демагогических призывов, с которыми так охотно выступала в эту пору торийская земельная аристократия, ополчаясь против входивших в силу капиталистов» [Там же, с. 184].

Подобные марксистские оценки являются преуменьшением потенциала и силы социально-экономического учения Вордсворта. «Поэт с болью говорит об упадке английского фермерства, — отмечала Н.Я. Дьяконова. — Болезнь и бедность оказываются частью социальной трагедии гибнущей деревни <…> Независимые труженики земли представляют, с его точки зрения, наибольшую социальную и моральную ценность в обществе, разъедаемом язвой поспешной индустриализации с неотъемлемым от нее разрушительным действием на физический и духовный облик людей» [9, с. 47–48]. Вордсворт писал, что защищает сохранившийся лишь на севере Англии класс «мелких независимых собственников земли»: «Если они являются собственниками небольших земельных владений, унаследованных от предков, то могущество, которое приобретают в их среде эти привязанности, непостижимо для тех, кто имел возможность наблюдать лишь жизнь батраков, арендаторов и рабочей бедноты. <…> Этот класс людей быстро исчезает» [8, с. 138]. А.А. Елистратова подчеркивает: Вордсворт «искал своих героев среди тех, для кого всё в жизни — и труд, и счастье, и собственное достоинство — было связано с прошлым, с добуржуазным патриархальным укладом, пережитки которого даже и в эту пору, в разгар аграрного и промышленного переворота, еще сохранялись в наиболее глухих уголках Англии, и прежде всего, в его родном краю северных озер» [Там же, с. 130].

По словам исследовательницы, «в его восхищении неподвижностью и “узостью” крестьянского существования уже дает себя знать столь характерная для позднейшего творчества Вордсворта идеализация мелкособственнического деревенского быта, психологии и нравов патриархального крестьянства как оплота общественного равновесия и здоровья. Впоследствии эта идеализация должна была пополниться уже явно и открыто антидемократическим по всему своему духу воспеванием английского поместного дворянства» [Там же, с. 147–148]. С марксистских позиций защита интересов крестьянства была неприемлемой, чем вызван приговор Елистратовой: «Для Вордсворта <…> истинная человечность в ее общественном воплощении кончалась там, где прекращали свое существование традиции мелкособственнического крестьянского уклада. <…> Он <…> пытается возвести в абсолют, в идеал человеческого существования те связи, которые определяются для его героев крестьян “их маленьким клочком земли”» [Там же, с. 152].

Принципиально важен вывод Дьяконовой: «Вордсворт в эти годы выступает как глашатай мироощущения низших классов. Однако его понимание нужд народа приводит его к идеям, предвосхищающим “феодальный социализм” Карлейля и более поздних теоретиков: спасения от зол капитализма он ищет в сентиментальных связях между владельцами и арендаторами. Он против сторонников французской революции, так как они поддерживали промышленную революцию, тяжелые последствия которой Вордсворт рано стал предвидеть. Его сочувствие торийской партии первоначально вырастает из ненависти к буржуазному строю. <…> В возрождении социальных институтов средневековья его привлекала не возможность укрепить позиции высших классов, а надежда улучшить состояние низших» [9, с. 53–54]. Антилиберализм экономической теории Вордсворта и его симпатии чартистам 1830–1840-х годов подтверждают прямую преемственность взглядов Карлейля от лейкистов. Сочувствие простому народу у них сочетается с последовательным отрицанием политической демократии: Вордсворт «выражает страх перед возможностью революции, которая разрушила бы общественный организм. Ведь распались бы все прежние (то есть феодальные) связи между людьми — и всё выброшено на рынок для продажи по самой высокой цене. Он сетует на то, что народ получил власть, которая не соответствует ни его знаниям, ни его нравственному облику. Противовес реформам Вордсворт ищет в остатках феодальных отношений» [Там же, с. 55]. В 1818 году поэт агитировал крестьян-фригольдеров своего Вестморлендского края поддержать «зрелый феодализм» и «сохранить верность торийским кандидатам в парламент как блюстителям феодальных преимуществ» [8, с. 122, 148]. Он «пространно живописал свои беседы с кроткими, богобоязненными бедняками, любуясь собственной мудрой снисходительностью не меньше, чем их добродетелями» [Там же, с. 375]. В 1844 году мыслитель мечтал, чтобы «крупные землевладельцы нашли замену утраченному феодальному патернализму» и стали подлинными отцами, опекунами деревенской бедноты, подав пример фабрикантам в их отношении к рабочим [Там же, с. 148]. В этой точке взгляды Вордсворта совпали с воззрениями восходящей звезды Карлейля. Однако Вордсворт так и не смог добиться популярности среди крестьян, о которой мечтал с молодости, и остался в памяти жителей своей местности как нелюдимый старик. К 1840-м годам стало ясно, что нужно искать новые методы практического воплощения в жизни идей феодального социализма, чем элитарные проповеди лейкистов.

Третий лейкист — Р. Саути — в молодости также был крайне левым, но с 1800-х годов считался более правым, чем Вордсворт и Кольридж, в своем отстаивании интересов помещиков и англиканской церкви, но и он последовательно выступал в защиту прав рабочих, против эксплуатации женщин и детей на фабриках, за избавление народа от нищеты. «Фабриканты равнодушны к чести и независимости Англии — лишь бы процветали их фабрики», — говорил Саути [9, с. 193]. В его экономических взглядах важное место занимал эстетический критерий: мыслитель предпочитал крестьянскую хижину отвратительной задымленной фабрике [13, с. 198].

В России сначала поэзия, а затем и социальные взгляды сначала Саути, а затем Вордсворта и Кольриджа были с 1810-х по 1830-е годы восприняты их переводчиками и интерпретаторами В.А. Жуковским и А.С. Пушкиным [8, с. 22–23], политический консерватизм которых к 1830-м годам стал чрезвычайно созвучен «Озерной школе» (Пушкин выучил английский язык именно ради чтения лейкистов). Особенно ярко критика индустриального переворота в Англии и Франции, демократии в США и Франции, защита сельского труда крестьян проявились в последних статьях Пушкина («Путешествие из Москвы в Петербург», «Джон Теннер»), а также в записанных Н.В. Гоголем и А.О. Смирновой-Россет беседах с поэтом о монархии.

Второй этап развития «феодального социализма» в Британии связан с экономическими сочинениями ученика лейкистов Томаса де Квинси («Логика политической экономики», 1844) [9, с. 196], с политэкономией рано умершего Эбенезера Джонса («Земельная монополия, причиняющая страдания и деморализацию», 1849) [6, с. 217], с деятельностью «Молодой Англии» в 30-40-е годы XIX века с ее критикой классовой борьбы и защитой трудового народа (ранние романы Дизраэли). Бытует, впрочем, мнение, что взгляды «Молодой Англии» были просто феодальными без всякого «социализма» [Там же, с. 218], однако озабоченность ее представителей расколом английского общества на «две нации» и защитой рабочих противоречит таким заключениям.

Тем не менее, второе поколение феодальных социалистов, прежде всего, представлено шотландцем Томасом Карлейлем с его острыми антикапиталистическими памфлетами. В молодости Карлейль испытал влияние «Озерной школы»: он лично посетил Кольриджа, а Саути высоко оценил его «Историю французской революции». Классический труд Карлейля «Прежде и теперь» («Past and Present») в наиболее законченной форме идеализировал средневековое крепостничество и даже патриархальное рабство, резко критикуя отчуждение личности рабочего при капитализме.

Со времен Энгельса принято считать, что после революций 1848 года взгляды Карлейля эволюционировали в сторону большего тяготения к аристократизму и элитарности. Однако его «Памфлеты последнего дня» (1850) — произведение во многом более радикальное, чем ранние сочинения мыслителя. В частности, здесь впервые откровенно высказывалась мысль о создании трудовых армий, предвосхитившая реалии XX века (от военного коммунизма по Троцкому до «Рабочего» Э. Юнгера). Карлейль предполагал создание «рабочих полков» как на частных заводах, так и на государственных, «пока они не встретятся и не сольются между собою и не останется таким образом ни одного рабочего, который не был бы включен в организацию» [10, с. 92–93]. Такой тезис можно считать усилением, а никак не ослаблением феодально-социалистической программы мыслителя. Однако откровенная апология сословно-иерархического управления трудом у позднего Карлейля вызвала негодование левых сил. «Революция сделала из Карлейля законченного реакционера; справедливый гнев против филистеров сменился у него ядовитым филистерским брюзжанием на историческую волну, выбросившую его на берег», — сказал раздраженный Энгельс [11, с. 513]. Вряд ли можно согласиться с этим. Памфлеты 1850 года ничем существенным не отличаются от более ранних тезисов Карлейля. Мотив спасения миллионных масс бедняков в них по-прежнему сочетается с упованием на кардинальную перестройку правящей элиты, замену корыстных и недееспособных руководителей на подлинных вождей. «Сама Вселенная есть монархия и иерархия», — подчеркивал Карлейль [10, с. 14], оговариваясь, что европейские короли в 1848 году оказались никуда негодными и их следует заменить на личностей иного образца. Неизменным осталось абсолютное неприятие мыслителем голосования как способа определения политического курса любой страны и уверенность, что «ни одна нация не может существовать при демократии», что «и по ту, и по сю сторону Атлантического океана демократия <…> невозможна навсегда» [Там же, с. 12].

Сходство Карлейля с левыми социалистами заключается в его непримиримой критике правящей буржуазии, класса капиталистов как источника бедствий народа, порождающих нищету, чартизм и закономерные революции. На смену им мыслитель призывал набрать новую элиту, «возвышать людей таланта, пропускать в поисках за ними сквозь сито все классы общества и находить их» [Там же, с. 78], причем отнюдь не путем выборов. Принципиальным отличием Карлейля от левых является его полное и решительное отрицание голосования и демократии как способа принятия решений. В этом пункте он и в 30–40-е, и в 50-е годы XIX века никогда не шел на уступки левым, хотя его признание закономерности и оправданности движения демократов-чартистов шокировало правые круги. Карлейль был согласен признать парламент только в формате совещательного собрания «сведущих людей» при самовластном короле или вожде, аналогичном русскому земскому собору: «Парламенты незаменимы как учреждение законосовещательное и могут в качестве таковых оказать повсюду большие услуги, но не могут ничего сделать в качестве учреждений верховных и правящих; они тогда бесполезны и даже еще хуже» [Там же, с. 48]. Реформы Карлейль предлагал, подобно русским консерваторам, проводить сверху руками мудрых людей: «Сверху — вот чего нам нужно попытаться достичь. Если пустить в ход другой прием, то он будет безнадежен» [Там же, с. 84]. Либеральный строй мыслитель называл словами «анархия плюс городовой». Он настаивал на том, что часть людей является прирожденными рабами, неспособными осуществлять разумный выбор: «Кого небо сделало рабом, того никакое парламентское голосование не в состоянии сделать свободным гражданином» [Там же, с. 57]. Выводы из этой фразы до логического конца — апологии всеобщего рабства — доведет уже в 1850-е годы последователь Карлейля американец Дж. Фицхью [12].

Маркс и Энгельс отмечали, что Карлейль «единственный из всего “респектабельного” класса правильно понял непосредственную современность», «нащупал правильный путь» и даже может оказаться «в состоянии пойти по этому пути» [11, с. 513]. В карлейлевском культе героев марксисты, начиная с Г.В. Плеханова и В.И. Ленина, видели искаженное выражение реальной потребности XIX века в более строгой, научной, эффективной организации труда и управления. В работе о «Молодой Англии» Энгельс воздавал должное уважению мужеству борьбе этого крайне правого кружка с капитализмом и отмечал, что Карлейль «глубже всех английских буржуев понял причины социального неустройства» [Там же, с. 513]. Вместе с тем критика отчуждения личности при капитализме у марксистов и у Карлейля носила противоположный характер: «Маркс доказал, что выход из самоотчуждения заключается в уничтожении всякой эксплуатации, в революционном преобразовании общества. Карлейль же был склонен вновь надеть на трудящегося украшенные цветами умиления перед “старой доброй Англией” оковы феодализма» [3, с. 119].

Таким образом, феодальный социализм Карлейля с самого начала являлся разновидностью консервативной, традиционалистской идеологии, а вовсе не левой, прогрессистской социалистической. Немецкий историк П. Гензель указал на выдвижение Карлейлем тезиса о праве любого человека на труд [13, с. 178–179] и подробно остановился на борьбе мыслителя против представлений Адама Смита об «экономическом человеке», на апологии человека духовного [Там же, с. 195–197]. По мнению Гензеля, Карлейль, в отличие от Саути и прочих лейкистов, не предлагал вернуться в прошлое, но указывал рабочим лучший путь к будущему, диалектически понимал исторический процесс [Там же, с. 197–198]. Целью карлейлевской политэкономии было упразднение ситуации, когда «у нынешнего работодателя нет никакого интереса заботиться о рабочем в случае его болезни или застоя в сбыте изделий» [Там же, с. 203], уничтожение атомистического характера взаимодействия фабриканта и рабочего, низводящего трудовой люд ниже животных. Критикуя неспособность аристократии, судей и духовенства Британии XIX века достойно управлять низшими классами, Карлейль поддерживал справедливые требования последних [Там же, с. 204–215].

Гензель определял социализм Карлейля как стремление превратить рабочих из «кочевого» класса в «оседлый», создав прочные личные связи между ними и промышленниками [Там же, с. 215–219]. Идеалом мыслителя оказывался «общий союз верности и послушания», то есть корпорация предпринимателей и рабочих под государственной опекой: «Рабочие должны быть для работодателя не только “руками”: они должны стать “душами”. Каждая фабрика должна обратиться в такой же прочный организм, каким ранее был каждый монастырь» [Там же, с. 217]. Социал-демократы и либералы-реформисты вроде А. Тойнби резко возражали против этого, отстаивая независимость жизни рабочего от предпринимателя и подчеркивая глубоко консервативный характер идеала Карлейля [14, с. 322–325]. Гензель характеризует данный идеал как «попытку представить возрождение старинных патриархальных отношений в форме, отвечающей требованиям настоящего времени» [13, с. 218]. Данный идеал отнюдь не был утопией — в XX веке он блестяще воплотился в жизнь в экономике Японии с ее пожизненным наймом работников в крупных корпорациях.

Вот почему демократию и выборы Карлейль хотел заменить военно-авторитарным порядком с трудовыми армиями из бедняков и заключенных, дополнив его колонизацией завоеванных империей областей [Там же, с. 219–230]. Крайне важным представляется замечание Гензеля о государственном социализме как конечной точке развития взглядов мыслителя в его поздние годы: «Карлейль представляет государство в виде предпринимателя, владельца самостоятельных крупных фабрик, где рабочие считались бы чиновниками, то есть не могли бы быть уволены по произволу, а при наступившей неспособности к труду имели бы право на пенсию» [Там же, с. 230–231]. В условиях упразднения работных домов и создания таких государственных гарантий оставшиеся частные предприятия были бы вынуждены предоставить рабочим точно такие же льготы. Гензель склонен возводить такие взгляды Карлейля к его увлечению прусским абсолютизмом XVIII века и немецкой философией, особенно Фихте.

Интерес к Карлейлю в России возник еще в годы его творческого расцвета и был взаимным. В 1853 году Карлейль в беседе с А.И. Герценом заявил о симпатии к самодержавной России (Герцен, в свою очередь, увидел в нем прудониста). Причем мыслитель продолжал стоять на этой позиции и позже, вплоть до 1870-х годов, когда он вступил в общение с русским салоном О.А. Новиковой и публично выражал поддержку российской политике. По словам Новиковой, Карлейль часто смеялся над конституционным строем Великобритании, осуждал Крымскую войну и сочувствовал России [15, с. 10]. Примечательно, что две свои брошюры о Карлейле Новикова издала у М.Н. Каткова, которому не мог не импонировать авторитарный консерватизм мыслителя.

По-видимому, через Новикову с творчеством Карлейля познакомился Константин Леонтьев, который начиная с 1875 года в разных своих произведениях повторял три полюбившиеся ему цитаты шотландца, солидаризируясь с ним по вопросу оценки социального конфликта на капиталистическом Западе и особо подчеркивая одобрение «глубокомысленным Карлейлем» русского самодержавия [16, с. 304, 443, 449, 532, 679]. Леонтьев цитировал слова мыслителя из его письма Герцену: «Я несравненно больше предпочитаю самый царизм или даже великий туркизм чистой анархии (а я ее такой, по несчастью, считаю), развитой парламентским красноречием, свободой книгопечатания и счетом голосов. Вашу обширную родину (то есть Россию) я всегда уважал как какое-то огромное, темное, неразгаданное дитя Провидения, которого внутренний смысл еще не известен, но который, очевидно, не исполнен в наше время; она имеет талант, в котором она первенствует и который дает ей мощь, далеко превышающую другие страны, талант, необходимый всем нациям, всем существам и беспощадно требуемый от них всех, под опасением наказаний, — талант повиновения, который в других местах вышел из моды, особенно теперь!» [Там же, с. 107].

С конца XIX века в России начинается новый подъем интереса к Карлейлю, труды которого стали один за другим переводиться на русский язык. Дореволюционные российские историки (Н.И. Кареев) отмечали двойственность социальной доктрины Карлейля, в которой желание защитить рабочих от голода приводило к призывам вернуть их в состояние рабства [17, с. 80–98]. Однако о специфических формах этого интереса будет сказано в нашей следующей статье. Пока что остановимся на изучении Карлейля советскими историками и, в первую очередь, на вопросе о том, существовало ли существенное различие между его взглядами раннего и позднего периода или нет. Советские историки не имели возможности замолчать творчество великого шотландца (хотя бы в качестве историка английской и французской революций, о котором упоминали Маркс и Энгельс, Герцен и Ленин), но его характеристики у них оказывались достаточно шаблонными. Е.В. Гутнова в 1945 году рассматривала взгляды Карлейля как синтез немецкого романтизма с прогрессистским пониманием развития, дающий в итоге учение не о возврате к средневековью, но о феодальном социализме на новой технологической основе [18, с. 174–175]. В социальном учении мыслителя Гутнова видела не реальную заботу о рабочих, а новую форму прикрытия классового угнетения.

И.Н. Неманов в 1956 году высказался еще более жестко, называя Карлейля автором «проповеди мракобесия и человеконенавистничества» и «реакционной утопии» [Там же, с. 146, 153]. Правда, необычным даже на фоне Энгельса выглядел ключевой тезис Неманова о том, что феодальным социалистом Карлейль якобы стал только после 1848 года, а до этого те же самые его идеи объективно играли на руку революции, и даже акцент на «героархии» (власти героев над толпой) способствовал демократизму и становлению коммунистического движения [19, с. 149, 151]. Данный вывод кричаще противоречит всему мировоззрению Карлейля любого периода его жизни.

Неманов распространял свои выводы на феодальный социализм в целом: «Социально-политическая программа Карлейля представляла собой реакционную утопию такого общества, которое, оставаясь капиталистическим, было бы “лишено” присущих капитализму противоречий и исключало бы возможность революционной организации пролетариата. Эта программа означала сочетание капитализма с самыми отвратительными пережитками феодализма, ликвидацию буржуазных свобод, реставрацию экономических и политических привилегий аристократии, а, следовательно, самый мучительный для народа путь развития капитализма» [Там же, с. 154]. Социологический анализ в целом у Неманова, к сожалению, тоже представляется догматически упрощенным: «Феодальный социализм являлся идеологией земельной аристократии, позиции которой подрывались развитием промышленного капитализма. Сторонники феодального социализма демагогически спекулировали на противоречиях между капиталом и трудом. <…> Буржуазия, по мере того как она становится реакционным классом, использует в своих интересах в несколько подправленном виде феодальный социализм, то есть идеологию реакционного, гибнущего дворянства и разорявшейся в условиях капитализма мелкой буржуазии» [Там же, с. 155].

Лишь к 1980-м годам советские исследователи обратили внимание на тонкое, почти гегелевское понимание Карлейлем безличного характера отчуждения при капитализме, но считали бесперспективным указанный им путь к личному характеру отчуждения при феодализме: «Он бичует не систему эксплуатации, а ее анархический, неорганизованный, “бездушный” характер. Отсюда реакционность его социального реформаторства, отнюдь не ставившего целью устранение эксплуатации и всякого рода общественного неравенства людей» [3, с. 70]. Говоря о болезнях буржуазного общества XIX века в представлении Карлейля, И.В. Костикова отмечала: «Его реакция на них была родственна реакции романтизма: возврат к старому, к феодализму, ибо иных путей он не находил. Мы увидим ниже, как на этой основе возникает концепция феодального социализма» [Там же, с. 63–64]. По мнению Костиковой, при капитализме всё равно сохраняются пережитки докапиталистических отношений, которые создают определенную социальную базу для борьбы сторонников феодального социализма и сословной иерархии [Там же, с. 66–67]. Поэтому Карлейль, беспощадно бичуя капитализм, желал «предостеречь имущие классы от использования таких форм эксплуатации, которые приводят к крайне негативным последствиям, сохранив при этом саму эксплуатацию, может быть, даже вернувшись назад, вспять, к прежним “патриархальным” отношениям. Поэтому будущее, которое он жаждет увидеть, есть мир обожествленного иерархического подчинения» [Там же, с. 116]. Вместе с тем Костикова признавала объективную историческую оправданность взглядов Карлейля тем, что наступала эпоха общественной организации труда, которую он почувствовал одним из первых — раньше множества экономистов того времени, все еще пребывавших в плену либеральных взглядов.

Г.В. Аникин в своем тонком анализе взглядов Карлейля во многом шел за Марксом и Энгельсом, но обогатил их оценки своими наблюдениями над характером религиозности мыслителя и его культа героев-сверхлюдей [6, с. 195–197, 210–212]. Аникин понимал «героев» Карлейля как пантеистическую маску гуманистического культа аристократов: «По примеру феодальных баронов Карлейль представляет идеальных “капитанов индустрии”, которые поведут за собой послушных рабочих, проведут реформы в общественной жизни, займутся организацией труда. Этих капитанов — “рыцарей труда” — Карлейль объявлял борцами против хаоса» [6, с. 212].

И.Н. Осиновский, развивая в 1984 году идеи И.Н. Неманова, высказал мнение, что в марксовых терминах Карлейля лишь после 1848 года следует отнести к феодальным социалистам, а до этого момента — к мелкобуржуазным утопическим социалистам [20], хотя мы уже отмечали размытость границ между этими двумя течениями. Автор обосновывал это мнение тем, что у руля нового общества Карлейль желал видеть новых «капитанов промышленности», а не оскудевшие дворянские роды. Но вряд ли такой довод «от персоналий» достаточен для того, чтобы вычеркивать Карлейля из плеяды феодальных социалистов и тем более чтобы записывать его в сенсимонисты, как это делал Осиновский. Более того, обращение к тексту раннего романа Карлейля “Sartor Resartus” показывает, что тезис о почитании героев, необходимости иерархии и о преклонении перед спущенной с небес властью королей в нем уже дословно присутствуют в той же форме, что в поздних сочинениях мыслителя [21, с. 276–279]. Следовательно, противопоставление «раннего» Карлейля 30–40-х годов и «позднего» 50–60-х годов XIX века, закрепившееся в марксистской историографии, нельзя считать состоятельным.

Идеи Карлейля и «Молодой Англии» нашли отклик среди землевладельцев-тори, который к 1840-м годам сломили сопротивление вигов-либералов и добились принятия ряда законов об ограничении рабочего дня 10 часами, о запрете детского труда, улучшении санитарных условий труда и т. д. Французский либерал А. Бурдо, не любивший Карлейля, был вынужден признать: «Карлейль первый пробудил социальное самосознание. Среди смущения, среди глубокой бедноты… звучал голос Карлейля, призывающий высшие классы к исполнению своих социальных обязанностей и одновременно проповедовавший народу уважение к высшим людям. Моральная реформа должна была бы повести к социальному миру. К Карлейлю примкнули Мэтью Арнольд, Диккенс, Рёскин» [22, с. 106]. П. Гензель констатировал влияние мыслителя на перелом в общественных отношениях второй половины XIX века: «Каждый год приносит из Англии новые вести о реформах в экономической области, и эти реформы имеют такой смысл, как будто бы идеи Карлейля сделались параграфами закона» [13, с. 248]. Причем речь шла и о влиянии идей Карлейля на реформы Бисмарка в Германии (благодаря настоянию «железного канцлера» в 1874 году шотландский мыслитель был награжден высшим прусским орденом).

Карлейль, будучи могучим и влиятельным публицистом, однако, не пытался организовать никакого движения во главе с собой. В плане влияния на рабочие массы он остался столь же беспомощным, как и его предшественники-лейкисты. Поворотным моментом стали европейские революции 1848 года, в Британии выразившиеся в форме очередного ирландского восстания и в виде самого крупного похода чартистов на парламент 10 апреля 1848 года, когда в Лондоне создалась прямая угроза революции.

С этого момента начинается третий этап развития феодального или христианского социализма в Англии, продолжавшийся до 1870–1880-х годов. На этом этапе появляется целая плеяда теоретиков, так или иначе имевших связи друг с другом. Ушли из жизни лейкисты (Вордсворт — в 1850 году), постепенно стало угасать творчество Карлейля (после «Памфлетов последнего дня» 1850 года он больше почти ничего не писал на социальноэкономические темы), но им на смену пришли новые мыслители, перешедшие от слов к делу — к успешной организации рабочих на платформе идей феодального социализма.

Революционная волна 1848 года вынесла на авансцену идейной борьбы трех видных англиканских клириков: Фредерика Денисона Мориса, Чарльза Кингсли и Джона Малкольма Людлоу. Хотя некоторые их идеи были предвосхищены во Франции Ф. Ламеннэ, в целом истоки мысли этой троицы являлись сугубо английскими: учение «Озерной школы» и Карлейля, помноженное на вызов чартизма и на новый импульс Оксфордского движения внутри англиканской церкви.

Ф.Д. Морис и Ч. Кингсли были глубоко верующими священниками, искренне желавшими устроения Царства Божия в обществе, причем к концу жизни первый дослужится до епископа, а второй — до придворного духовника королевы Виктории. Морис еще в молодости, в 1828–1829 годах, издавал журнал «Атеней» вместе со Стерлингом — другом Карлейля. О становлении мировоззрения Кингсли его жена говорила так: «Если идеи Карлейля и Кольриджа заложили фундамент, то благодаря Морису на нем было возведено величественное здание» [23, с. 35; 24, с. 41]. В конечном счете, Морис создал богословское обоснование христианского социализма, юрист Людлоу — его экономическую теорию, а Кингсли стал его главным проповедником и практиком. В разгар революции 1848 года побывавший в мятежном Париже Людлоу побудил Кингсли и Мориса срочно начать выпуск газеты «Политика для народа» [24, с. 42–44]. Кингсли вспоминал: «10 апреля 1848 года было переломным моментом в настроениях не только рабочих, но и в умах тех, кого мы называем “аристократами”. Классы, обладавшие собственностью, стали относиться к социальным вопросам с таким вниманием, какого не было со времен Тюдоров» [22, с. 58].

Будучи шокированы беспорядками чартистов в Лондоне 10 апреля 1848 года — незавершенным отзвуком общеевропейской революции — три клирика стали издавать газету «Политика для народа» (с 6 мая по 29 июля вышло 17 выпусков), нацеленную на перенаправление рабочего движения в эволюционное русло. Кингсли открыто ссылался на Саути и Карлейля, но предпочитал делать акцент на нравственной деградации общества как причине возникновения революционных устремлений и атеистического социализма Р. Оуэна, которому он хотел противостоять [23, с. 64]. Кингсли, Морис и Людлоу не уставали повторять, что английская элита виновна в порождении идей Просвещения, приведшей к целой серии революций во Франции. Поэтому, осуждая революционное насилие как метод (Кингсли и Людлоу еще в детстве стали свидетелями народных погромов и на всю жизнь были напуганы этим), авторы «Политики для народа» признавали глубокую закономерность революций на континенте и частичную правоту чартистского движения. Даже революционный лозунг «Свобода, равенство и братство» они не отвергали, а радикально перетолковывали в аполитичном христианском духе. «Протестантизм — это одежда, в которую облекалось христианство в XVI веке, социализм — его одежда в XIX веке», — говорил Людлоу [24, с. 101].

Наиболее важной чертой учения христианских социалистов образца 1848 года стало их обретение социальной базы для своего движения: «Если задаться вопросом, кого убеждали Кингсли, Людлоу и Морис, то основываясь на материалах газеты можно совершенно точно ответить: рабочих и аристократов» [23, с. 80]. Кингсли вслед за Карлейлем и «Молодой Англией» открыто провозглашал необходимость для знати мудро и опытно управлять народом, заботясь о его благосостоянии: «Если аристократы будут по-настоящему благородны и человечны или, по крайней мере, сделают всё возможное, чтобы стать таковым, рабочие будут им поклоняться и умрут за них» [Там же, с. 83]. И.Ю. Новиченко говорит о Кингсли: «По его мнению, прежде, при феодализме, гармония царила в обществе, но коварные промышленники заставили людей с помощью ухищрений оставить сельские районы и принудили работать на себя в дымных, шумных, грязных городах. Ненависть аристократов к буржуазии и работников к хозяевам сблизили столь разные слои “обделенных и страждущих”» [Там же, с.82].

Газета «Политика для народа» закрылась из-за отсутствия финансирования, но популярность ее авторов только выросла. Изучив в последующий период основы промышленности и сельского хозяйства, в декабре 1849 года Кингсли, Морис и Людлоу сделали следующий шаг и открыто провозгласили себя «христианскими социалистами». Они начали издание газеты «Христианский социалист», напечатали ряд трактатов, рисовавших бедствия народа, и поставили задачу проведения социальных реформ. Жестко обличая капиталистическую конкуренцию, Кингсли призывал к созданию кооперативов и ассоциаций. Мыслителям пришлось столкнуться с оппозицией справа и слева, но Морис констатировал: «Выражение “христианский социализм” <…> стоило всех тех поношений и издевок, которые оно навлекло на себя» [Там же, с. 102]. По словам Мориса, социализм он понимал как историческое развитие богоустановленной монархии.

Кингсли делал акцент на Библии, сравнивая английских рабочих и американских чернокожих рабов с древними евреями в Египте, которых новый Моисей должен вывести на свободу. Он требовал соблюдать библейские указания по аннуляции долговых обязательств и прав собственности на землю каждые несколько лет, в «лето Господне благоприятное», возвещенное Иисусом Христом (Лк. 4:16–21): «Все общественные системы, допускающие скопление капитала в руках немногих, сгоняющие массы с земли, которой издревле владели их предки, обращающие население в состояние крепостных и поденщиков, пробивающихся заработком и милостыней, ведущие его к долгам, к бесправию и обращению в рабство, или несправедливо удерживающие у народа часть общей собственности — все такие системы противоречат понятию Царства Божия» [24, с. 117]. Отрицание права вечной собственности на землю, по мысли Кингсли, «предназначено предотвратить скопление в одних руках большого количества недвижимой собственности и обращение народа в состояние крепостных и поденщиков» [Там же, с. 117]. В этом требовании учение Кингсли и Мориса приобретало окраску того, что марксисты определяли как мелкобуржуазный социализм.

При всем этом Кингсли не менее резко выступал против левых, демократических идей. Он отрицал свободу делать всё, что заблагорассудится, братство только для людей одного экономического класса и принудительное равенство хороших и дурных, умных и глупых. Кингсли противопоставлял всему этому свободу выполнять волю Бога, равенство всех людей в крещении ради развития талантов каждого и братство людей всех сословий и состояний в общем причащении [Там же, с. 118–121].

Либералы обвиняли христианских социалистов в революционности и левизне (Мориса даже уволили из профессоров Королевского колледжа), а социалисты — в корыстном желании управлять рабочими [23, с. 139–142]. Включились в полемику с Кингсли и французские социалисты (Фурье, Луи Блан); Франция даже запретила въезд английским социалистам. Тем не менее, атаки со всех сторон не помешали христианским социалистам в 1850–1852 годах покрыть всю Англию сетью рабочих ассоциаций и добиться принятия разрешившего их «Закона об индустриальных и сберегательных обществах» [24, с. 65–77; 23, с. 159–194]. С 1854 года Кингсли, Морис и Людлоу распустили свою организацию, но и в следующие двадцать лет продолжали активно работать над поддержкой сети профсоюзов и производственных ассоциаций, показали на практике возможность плодотворной работы духовенства и дворянства на благо рабочего класса. Де-факто прежняя откровенно спекулятивная и рабская система труда лондонских портных, умиравших от голода, была подорвана созданием производственных ассоциаций во главе с Кингсли [24, с. 51–62]. Погоне конкурентов за дешевизной был положен конец. Но главным результатом деятельности христианских социалистов, известных как «кембриджские апостолы», стало то, что консерваторы — аристократы и священники — впервые сумели поставить под свой контроль часть рабочего движения.

С 1854 года под руководством Кингсли и Мориса успешно действовал лондонский Рабочий колледж, где все слушатели и львиная доля преподавателей были рабочими. Но там преподавали также знаменитые ученые из всех отраслей знаний, а также Джон Рёскин, секретарь Карлейля В. Лашингтон, прерафаэлиты (Д.Г. Россетти, Ф.М. Браун, А. Хьюз) [24, с. 82–85, 127–137; 6, с. 295]. Ф.М. Браун на картине «Труд» изобразил Карлейля и Мориса, наблюдающих за рабочими. Эта картина писалась на протяжении 13 лет и стала апофеозом художественного воплощения христианского феодального социализма в Англии. В художественной литературе венцом этого движения, вставшим наравне с «Сибиллой» Дизраэли по своей острой социальной проблематике, оказался роман Кингсли «Алтон Локк». Он был прямо навеян идеями Карлейля [3, с. 106], который даже написал Кингсли письмо по этому поводу [24, с. 64]. Так часть англиканской церкви в лице Кингсли и Мориса завершила дело, начатое лейкистами и Карлейлем, и слила воедино христианский социализм с феодальным социализмом [3, с. 107] — исход, предвиденный Марксом уже в 1848 году.

На этом фоне имеет смысл обратиться также к оценкам английских христианских социалистов третьего поколения в немарксистской историографии. Здесь выделяется работа 1883 года их немецкого единомышленника Людвига (Луйо) Брентано, который принадлежал к известному семейству ультраконсервативных мыслителей и был племянником Беттины фон Арним (Брентано) — одной из основоположниц прусского монархического социализма. Вся монография Брентано посвящена доказательству того, что Морис, Кингсли и Людлоу были искренне пронизаны стремлением реализовать христианские принципы в общественной жизни, уничтожить классовый антагонизм и бедность в Англии, покончить с доктриной свободного рынка, заменив принцип эгоизма принципом ассоциаций [24, с. 21–38]. По мысли христианских социалистов, «единственное разрешение рабочего вопроса заключается в применении христианских начал к земледелию, промышленности и торговле» [Там же, с. 24]. Брентано кратко резюмирует их учение: «Каждое отдельное лицо и каждый класс должен выдвинуть на первый план не свои права и интересы, а права и интересы других, не обязанности других по отношению к ним, а свои обязанности относительно других. <…> Экономические основания социализма указаны уже в Библии, человеческое общество — это организм, состоящий из множества членов, а не соединение враждующих атомов» [Там же, с. 26].

Жесткие проповеди «кембриджских апостолов» убеждали британскую элиту прекратить эксплуатировать нищету, поскольку власть элиты может быть обоснована только человечным обращением с низшими классами и их приобщением к достойному уровню существования и культуры: «Высшие классы только тогда сохранят руководящее значение, если раз навсегда признают справедливость требований рабочего класса и законность их желания добиться положения, обеспечивающего возможность для каждого из них свободно развить свои дарования» [Там же, с. 35–36]. Деятельность христианских социалистов увенчалась успехом: в считанные годы «отношение к рабочим высших классов коренным образом изменилось» [Там же, с. 89], и «через пропасть, разделявшую раньше в Англии высший и низший классы, теперь перекинут мост» [Там же, с. 92].

Вместе с тем христианские социалисты подвергали резкой критике чартистов и социалистов-утопистов. В противовес им Кингсли, Морис и Людлоу подчеркивали недопустимость уравнения всех людей, необходимость сотрудничества классов на благо целостного организма государства, приоритет внутреннего совершенствования людей перед любыми политическими реформами: «Рабочим стараются объяснить, что равенство состоит не в низведении всех на один общий уровень, а в равной для каждого возможности развить свои особые способности и дарования <…> что истинное братство заключается не в устранении классовых различий, а в урегулировании на братских началах взаимных отношений классов. От имущих классов, напротив, требуется, чтобы они <…> руководили стремлениями низших классов, как старшие братья руководили младшими и давали бы удовлетворение справедливости человеческими требованиями народа» [Там же, с. 34]. Роман Кингсли «Алтон Локк» изображал именно биографию рабочего, который от чартизма перешел к христианскому социализму, обвинив чартистских лидеров в корыстных намерениях самим занять место буржуазии и кресла в парламенте.

По мнению английского марксиста А.Л. Мортона, противоречивость взглядов Кингсли и его соратников была обусловлена тем, что он сочетал феодальный социализм и мелкобуржуазный социализм, описанные в «Манифесте Коммунистической партии» [7, с. 191–192]. По мнению Мортона, честность и искренность борьбы Кингсли за улучшение жизни трудового люда во многом искупали глубокую путаницу его мыслей, его неспособность сформулировать более ясную программу: «Кингсли был сразу и радикалом, и тори. Он верил в рабочего, верил и в аристократа; не признавал он и не любил лишь промежуточные прослойки» [Там же, с. 195–196]. Ненависть мыслителя к буржуазии, по мнению историка, была намного более радикальной, чем у левых партий. Основной социальный конфликт XIX века Кингсли понимал как «конфликт церкви, джентльменов и рабочих с манчестерской школой и лавочниками» [Там же, с. 196]. Отсюда вытекал его социал-монархизм (или, выражаясь словами Мортона, «торийский социализм» [Там же, с. 199]): надежда на сильную власть короля и палаты лордов как на противовес буржуазному парламентаризму.

К 1854 году организации Кингсли, Мориса и Людлоу прекратили свою деятельность (кроме Рабочего колледжа), дав толчок всеобщему созданию кооперативов и тредюнионов по всей Британии. На смену им пришли организации Рёскина. Тем не менее, все перечисленные мыслители продолжали активную писательскую работу и, в свою очередь, Морис и Кингсли оказали серьезное влияние на такого шотландского христианского писателя с выраженным социально-критическим уклоном, как Джордж Макдональд, а также на Ч.Л. Доджсона (Льюиса Кэрролла), чьи социально-консервативные воззрения и проекты экономических реформ все чаще оказываются в центре внимания историков [25]. Джон Туфайл убедительно продемонстрировал, что свои экономические взгляды Кэрролл черпал из сочинений Мориса и Кингсли, а также Кольриджа, Карлейля и Рёскина [26].

Завершение промышленного переворота в Великобритании и глубокая перестройка общественных отношений середины XIX века повлекли за собой обострение консервативной критики капитализма справа. Еще при жизни Карлейля, Кингсли и Мориса их дело с новой силой и на качественно новом организационном и теоретическом уровне продолжил Джон Рёскин. Рассмотрению этого этапа развития английского феодального социализма посвящена следующая статья.

Литература

1. Маркс К., Энгельс Ф. Манифест коммунистической партии // Сочинения. В 50-ти т. / К. Маркс, Ф. Энгельс. Изд. 2-е. Т. 4. М.: Госполитиздат, 1955. С. 419–459.

2. Ленин В.И. К характеристике экономического романтизма // Полное собр. соч. В 55-ти т. / В.И. Ленин. Изд. 5-е. Т. 2. М.: Политиздат, 1967. С. 123–202.

3. Костикова И.В. Философско-социологические взгляды Томаса Карлейля. М.: Изд-во МГУ, 1983. 143 с.

4. Никитина И.А. Вильям Коббетт и проблемы аграрного развития Англии конца XVIII и начала XIX в. Дис. …канд. ист. н. М., 1946. 216 с.

5. Бочарова Н.В. У. Коббет — представитель английского мелкобуржуазного радикализма первой трети XIX века.Днепропетровск, 1979. 237 с.

6. Аникин А.В. Эстетика Джона Рёскина и английская литература XIX века. М.: Наука, 1986. 319 с.

7. Мортон А.Л. От Мэлори до Элиота. М.: Прогресс, 1970. 256 с.

8. Елистратова А.А. Наследие английского романтизма и современность. М.: Изд-во АН СССР, 1960. 506 с.

9. Дьяконова Н.Я. Английский романтизм. Проблемы эстетики. М.: Наука, 1978. 208 с.

10. Карлейль Т. Памфлеты последнего дня. СПб.: Г.А. Бернштейн, 1907. 131 с.

11. Энгельс Ф. Положение рабочего класса в Англии. По собственным наблюдениям и достоверным источникам // Сочинения. В 50-ти т. / К. Маркс, Ф. Энгельс. Изд. 2-е. Т. 2. М.: Госполитиздат, 1955. С. 231–517.

12. Медоваров М.В. Предупреждения Джорджа Фицхью и крах американского общества // Геополитика.Ру. 24.06.2020. Режим доступа: https://www.geopolitika.ru/article/preduprezhdeniya-dzhordzha-fichyu-i-krah-amerikanskogoobshchestva [дата обращения: 25.08.2022]

13. Гензель П. Т. Карлейль. СПб.: Образование, 1903. 250 с.

14. Тойнби А. Промышленный переворот в Англии в XVIII столетии. М.: Либроком, 2011. 329 с.

15. Новикова О.А. Вести из Англии. Томас Карлейль. М.: Университетская типография (М.Н. Катков), 1881. 14 с.

16. Леонтьев К.Н. Восток, Россия и Славянство: Философская и политическая публицистика. Духовная проза (1872–1891). М.: Республика, 1996. 799 с

17. Кареев Н.И. Томас Карлейль. Его жизнь, его личность, его произведения, его идеи. Пб.: Брокгазу-Ефрон, 1923. 163 с.

18. Гутнова Е.В. Томас Карлейль как историк // Вопросы истории. 1945. № 5–6. С. 174–181.

19. Неманов И.Н. Субъективистско-идеалистическая сущность воззрений Т. Карлейля на историю общества // Вопросы истории. 1956. № 4. С. 144–155.

20. Осиновский И.Н. Томас Карлейль и утопический социализм (к постановке проблемы) // История социалистических учений. М.: Наука, 1984. С. 118–141.

21. Карлейль Т. Sartor Resartus. Жизнь и мысли герр Тейфельсдрека в трех книгах. М.: И.Н. Кушнерев и К°, 1902. 372 с.

22. Бурдо Ж. Властители дум: пророки силы, добра и красоты. Ренан, Штирнер, Ницше, Толстой, Рёскин. М.: ЛКИ, 2007. 232 с.

23. Новиченко И.Ю. Чарльз Кингсли и английский христианский социализм середины XIX века. М.: РОССПЭН, 2001. 296 с.

24. Брентано Л. Христианско-социальное движение в Англии. М.: Д.П. Ефимов, 1906. 137 с.

25. Медоваров М.В. Из истории идей «христианского социализма»: экономические взгляды Джорджа Макдональда, Джона Рёскина, Уильяма Морриса, Льюиса Кэрролла (сравнительно-исторический анализ) // Палантир. Вып. 7. Симферополь, 2015. С. 160–164.

26. Туфайл Дж. «Консерватизм» Кэрролла / пер. М.В. Медоварова // Геополитика.Ру. 22.12.2019. Режим доступа: https://www.geopolitika.ru/article/konservatizm-kerrolla [дата обращения 28.08.2022]

Тетради по консерватизму. № 4. 2022. С. 126-142.

[Обсуждение на форуме «Публицистика»]